Sad Girl Theory, селфи и история искусств
В 2014 году калифорнийская художница и критик Одри Уоллен представила Sad Girl Theory — Теорию Грустной Девушки. Согласно ей, женская грусть должна быть пересмотрена как акт сопротивления и орудие политического протеста. Она во многом противопоставляется перформативному культу велнес, #LiveYourBestLife и корпоративному феминизму. Образ идеальной феминистки, продвигаемый им, показывает счастливую, целеустремленную, ухаживающую за собой и другими девушку с нескончаемым энергетическим ресурсом. Одри Уоллен в интервью изданию NYLON говорит, что она «пытается показать идею того, что протест не обязательно должен проявляться во внешнем по отношению к телу пространстве; это не обязательно большое шествие по улицам, шум, насилие или разрыв. Существует большая традиция девушек, которые использовали свои собственные отчаяние и страдание как инструменты сопротивления и политической агентности. Женская грусть не является тихой, слабой, стыдной или глупой; она активная, автономная и красноречивая. Это способ борьбы». Теория Уоллен может легитимизировать грусть миллионов девушек по всему миру, часто невидимую. Ее рамка создает в феминизме место для девушек, которые, например, по причине своего вероисповедания или места жительства не могут активно выражать политические взгляды. Ее созидательный заряд также содержится в коллективности, которая приходит на смену осознания собственной грусти, в утверждении ее нормальности и даже закономерности.
Важной частью деятельности Одри Уоллен является ее аккаунт в инстаграме — на платформе она выкладывает селфи/автопортреты себя самой в сюжетах известных картин — «Весна» Боттичелли или «Венера с зеркалом» Тициана. Таким образом, по ее словам, она перепридумывает историю искусства, построенную на объективации женского образа и его пассивности по отношению к смотрящему зрителю и художнику
Ценность платформы инстаграма, по Уоллен, заключается в том, что девушки могут сами контролировать и создавать свой публичный образ. Плачущие селфи и голые фотографии таким образом субвертируют патриархальные установки и стереотипизацию женщин, используя публичные платформы для документации и переприсвоения «женской» образности и аффективности. Одной из пионерок такого типа искусства была американская художница еврейского происхождения Ханна Уилке — в 1960-х годах в ее работах впервые в визуальном искусстве появился образ вульвы. Ее последней работой стала Intra-Venus (1991–1992) — серия боди-арт-фотографий, где художница запечатлевает свое обнаженное женское тело, пораженное лимфомой.
Иллюстрацией к механике теории Уоллен может служить кейс со скандальной выставкой американского художника Ричарда Принса New Portraits, произошедший в 2014 году — тогда же, когда возникла Sad Girl Theory.
Вся карьера Принса построена на исследовании авторства и технического воспроизведения образа — в духе классической американской уорхоловской традиции и дюшановского редимейда. Однако в этот раз на Принса посыпались многочисленные обвинения и судебные иски: ни одна из моделей, актрис, секс-просветительниц и порно-актрис, фотографии которых оказались размещены в галерее Ларри Гагосяна в Нью-Йорке, не давали на это предварительного согласия. Отзывы критиков на выставку были спектральными: некоторые увидели в этом «гениальный троллинг» консюмеристской политики идентичности (всё равно сравнивая Принса с Гумбертом Гумбертом), другие — сексистскую апроприацию.
Фотография Одри Уоллен также стала объектом в серии Принса, хотя и не была показана в инстаграме. В интервью для Vice она говорит, что «он совершенно стер мое авторство и идентичность. Я была просто фотографией голой девушки, бери кто хочешь». Уоллен не осуждает апроприацию в искусстве, но призывает не забывать о ее траектории и том, кто находится в позиции силы
Здесь можно вспомнить анонимную группу феминистских художниц Guerilla Girls, которые обращают внимание на гендерное и этническое неравенства в арт-мире
Ирония и автотеория
В эссе Grand Unified Theory of Female Pain американская писательница Лесли Джеймисон рассматривает образность женской боли в культуре — преимущественно в ее связи с телесностью. Она пишет об анорексии, порезах и подверженности мужскому взгляду. Джеймисон приводит анекдотическую сцену из личного опыта: когда на классе по самозащите их просят рассказать о своих страхах, каждая из девушек пытается создать сценарий более ужасный, чем предыдущий ответ. В итоге группа доходит до варианта «группового изнасилования и обезглавливания». Джеймисон пишет о том, как странно было сидеть в комнате, полной студенток Гарварда, хихикающих на сессии мизогинного брейншторма. В эссе она анализирует способы разговора о женской боли, которые не были бы клишированными, а также не фетишизировали бы ее до фантазии или императива. Приводя в пример героинь сериал «Девчонки» (Girls, 2012–2017, HBO), она приходит к распространенному образу «посттравмированной девушки»: их грусть осознанна, любая жалость к себе покрывается сарказмом, а мелодрама строго запрещена. Их боль — «везде и нигде»; они говорят на диалекте крутости, пресыщенности и разумности.
Джеймисон называет такой культурный троп клаустрофобическим: согласно ей, он ставит на первое место вопрос репрезентации женской боли, когда непосредственный опыт ее переживания не теряет своей первостепенности и остроты. Она показывает тонкую черту — с одной стороны, выступая против культивирования болезненного опыта, так как чрезмерная фиксация на нем может либо поглотить индивидуальность, либо создать невозможность взгляда за ее рамки; с другой — утверждая, что женское страдание не должно сводиться только к его тривиализации:
В сериалах всё чаще появляется этот образ — крутой и страдающей героини. Это детективы с мрачным юмором, алкогольной зависимостью, селфхармом или трудоголизмом, переживающие смерть ребенка или трудное детство — героини сериалов HBO «Острые предметы» (Sharp Objects, 2018) и «Мейр из Исттауна» (Mare of East Town, 2021). Писательница, которая сначала отрицает, а потом восстанавливает по кусочкам свое изнасилование в лондонском баре в «Я могу уничтожить тебя» (I May Destroy You, 2020; BBC One, HBO). Саркастически разрушающая четвертую стену владелица кафе переживает смерть подруги в британском сериале «Дрянь» (Fleabag, 2016–2019; BBC Three, Amazon Video). Тусовщица и разработчица видеоигр умирает в день своего 36-го дня рождения и попадает во временную петлю, будучи вынужденной наконец проработать травму самоубийства матери, в «Жизнях матрешки» (Russian Doll, 2019, Netflix). Несколько из этих сериалов являются автобиографическими; переосмысление личностной травмы и ее трансформация в искусство может, по Джеймисон, стать одним из способов прямого взгляда на нее.
Икона жанра романтической комедии, американская писательница и режиссер Нора Эфрон, создала роман «Изжога» (Heartburn, 1983) на основе произошедших с ней событий: длящейся измены ее мужа с невероятно высокой женщиной во время второй беременности Эфрон. В к изданию 2004 года она пишет о том, что книгу часто называют «плохо замаскированной» калькой реальности; и тем не менее, указывает Эфрон, писатели Филипп Рот и Джон Апдайк раз за разом черпали из распадов своих браков материал для создания романов и не получали такой критики. Эфрон пишет о соотношении реального и художественного, также манифестируя ценность переработки своего опыта:
Возможно, автобиографическая форма — то, чего бы стремилась всячески избежать крутая девочка в теории Джеймисон. Однако в реальности умные девочки описывают свой грустный (ужасный, невыносимый) опыт в жанре мемуаров, автофикшена и автотеории. Так, Шанель Миллер подверглась сексуальному насилию со стороны стэнфордского студента на вечеринке в 2015 году; ее насильник, Брук Тернер, мог получить до 14 лет в государственной тюрьме — вместо этого получил 6 месяцев окружной тюрьмы и 3 года испытательного срока (судья Аарон Перски опасался, что долгий срок может помешать его успешной карьере пловца; в итоге в заключении он провел 3 месяца). В 2017 году вышла книга ее мемуаров «Знай мое имя» (Know My Name), ставшая бестселлером The New York Times, где Миллер подробнейшим образом описывает не только ночь события, но и последующие судебные разбирательства.
Модели будущего
Конечно, это неполная история грустной девушки в культуре. Женская грусть становится модусом личностной эмансипации, способом открытого разговора о глобальной несправедливости, обладая силой солидаризации женщин. Однако оптика, которую предлагает культурный феномен женской грусти, может быть полезна не только женщинам: помимо нормализации тяжелых состояний она задает перспективу выхода из одиночества в совместное переживание горя
От мирных акций до открытого разговора о своем опыте — женская грусть как практика активизма учит важности эмпатии и соприсутствия с чужой болью. Сара Ахмед, британско-австралийская ученая и самопровозглашенная «феминистка-кайфоломщица», в книге The Promise of Happiness (2010) подвергает сомнению оппозицию счастья как действия и несчастья как бездействия
Она :
Так что грустная девушка может являться модернизированной версией чеховского «человека с молоточком», своим стуком напоминая об угнетении, но утверждая возможность иных моделей будущего.
Женская грусть в истории
Древние образы грустных девушек неразрывно связаны с религией и ритуальностью. Церемониальное оплакивание покойного существовало во многих древних культурах — с ним связана профессия плакальщицы. Их образы доходят до нас из Древнего Египта и Греции: они бьют себя в грудь, царапают лицо и рвут волосы, громко кричат. В христианстве многочисленны образы плачущей Мадонны или заплаканной и возводящей глаза к небу Марии Магдалины; изображения раннехристианских мучениц, держащих в руках орудия своего угнетения — колеса с шипами, мечи. Ключевая для европейской культуры древнегреческая мифология построена на метаморфозах угнетенной женщины. Это Дафна, которая, спасаясь от изнасилования, была превращена богами в лавровое дерево; Ариадна, оставленная Тесеем на острове Наксосе после того, как помогла ему выбраться из лабиринта Минотавра; Филомела, изнасилованная мужем своей сестры, плетущая полотно, чтобы рассказать о произошедшем, и превратившаяся в ласточку. Один из главных мифов древних греков построен вокруг тоски и объясняет смену времен года: Деметра скорбит после похищения дочери владыкой подземного царства, и скорбь ее влечет за собой отсутствие урожая на всей земле. Плачи героинь доходят до нас в изображении античных авторов: в I веке до н. э. Овидий слагает «Героиды», сборник посланий от разъяренных и опечаленных героинь к их возлюбленным.
